Экспорт российского образования в замысле «мягкой силы»

Прошёл ровно год с момента принятия нами обновлённой стратегии Университета. Что-то удалось сделать, что-то нет; в чём-то мы просто провалились, в чём-то даже опередили рамку. Всё нижесказанное относится лишь к одному стратегическому сегменту, в котором наши проявленные успехи существенно ниже ожиданий; при том, что были получены вполне содержательные и несколько неожиданные результаты. Тем более, что в определённом смысле, вся наша активность в этом сегменте была заказной, а внешние обстоятельства победам на этом фронте не способствовали. Речь пойдёт об экспорте нашего образования как компоненте «мягкой силы».
Очень популярный у политиков и политологов термин «мягкая сила», несмотря на свой скоро полувековой юбилей, до сих пор весьма противоречив и не имеет явного смыслового консенсуса в интересующем нас аспекте. Сам автор понятия (Дж. Най, дипломат, разведчик, оборонщик, политик, профессор) сначала, как маятник, уточнял несколько раз свою позицию по вхождению образования в состав «мягкой силы». Но после того, как он возглавил госуправление в Гарварде, определился — таки входит.

Мы же, в смысле примыкания, разделяем точку зрения всех коллег, что считают образование одним из титульных вымпелов «мягкой силы»; даже если имеет место определённое навязывание образовательных моделей и/или продавливание применимых концептов. Далее будем исходить именно из такого.
Целеполагание «мягкой силы» серьёзно отличается от четырёх других доминант в современном международном образовании. И зачастую чистая хрематистика, бизнес-продвижение, «вербовочные» мотивы или «обучение продавцов» работают лучше. Тем более, что их финансовый компонент выражен, как правило, ярче и сильнее; и почти всегда есть клиентский потенциал и/или спонсор (-ы).

Как бы то ни было, осознаваемые сегодня замысел/концепция экспорта российского образования не отрицает развития совместных образовательных учреждений, но и не опирается лишь на них. Гораздо важнее представляется найти ответы на пул из «семи вопросов», опирающихся на базу понятия страны применения «мягкой силы» (СПМС):

1. Кого учить
2. Где
3. Чему
4. Как
5. Кем
6. Почём
7. С какими партнёрами.

Кого учить?
Вопрос имеет два ракурса: страны и контингенты внимания. Если разворачивать, то, по сути, это два серьёзных стратегически-конъюнктурных аспекта, относящихся к приоритизации стран, на деятельности в которых необходимо концентрироваться, и целевых клиентских сегментов, запросы которых необходимо при этом учитывать. Часто исполняемая, особенно в последнее время, адресация к дружественности в первом случае, и к молодёжи — во втором, как ответ на заданный вопрос, не очевидна.

При практических попытках использовать дружественность как триггер для начала образовательного сотрудничества, мы сразу же наталкиваемся на ту особенность международности, что слегка потускнела в новых обстоятельствах, но ещё долго (годы?) будет существенной оговоркой реальности — внешнеполитическое сродство, а именно оно сегодня лидирует как денотация дружественности, отнюдь не всегда и не везде поддерживается общественно-социальным спросом. Имеются как прямые, так и обратные тому примеры. Иными словами, официальная «дружба» не гарантирует нам социальную приязнь, так же как официальная «вражда» совсем не «захлопывает калитку». По понятным причинам мы не станем приводить здесь примеры; скажем лишь, что они не единичны. Выход из этой неоднозначности мы видим в современных квалиметрических техниках; например, комплексном рейтинге стран от И. Г. БУКАТ (https://igbukat.ru/rating2021) с расширенным под данную цель набором статусов.
Но, даже когда мы так или иначе операционализируем дефиниции, остаётся вопрос о приоритетах. Образование — часть культуры; и оно очень длительно по эффектам. А вот образовательный выбор — часть рынка; и он, в свою очередь, весьма динамичен. Это объективный конфликт, его нельзя игнорировать и перешагнуть через него никак не получится. Все самые эффективные управленческие практики, как бы мы к ним внутренне ни относились, советуют в таких случаях сначала «фиксировать прибыль» и «столбить нишу»; диверсифицировать треки на смежных сегментах, в движении к конкурентным, нужно после. Для нашего случая это может означать логику текущих акцентов на обществах (не странах!) «союзничества» и «дружбы» с фокусом внимания на развитии в социумах с маркерами «благожелательности» и «нейтральности».
На удивление оказалось, что до начала СВО в этот список не попали лишь 15 стран.
Второй ракурс — контингенты (целевые клиентские сегменты); хотя он тоже не столь очевиден, всё же и не очень сложен. Превалирующая здесь точка зрения определяет приоритетом работу с молодёжью, что планирует получать своё первое высшее образование. Немного пониже, но явно рядом, стоит получение либо второй ступени, либо второго высшего. И на третьем месте находятся молодые специалисты, которым наше образование требуется по их карьерной траектории. Такой «пьедестал» уместен и реален, а при его правильном исполнении — ещё и вполне стратегичен. Однако он не визионарен; он скорее на одно, а не на 2..3 поколения. Для придания глобальной, и не имеющей другой альтернативы фундаментальности, необходимо обращать внимание на детей, причём младшего и среднего школьного возрастов.
Под этим углом зрения, возрастная стратификация массы обучающихся даёт нам две разновеликие и разнозначимые группы молодёжи и детей; причём и в той, и в другой есть младшие и старшие страты. В рабочем процессе мы используем их обозначения в виде четырёх жаргонизмов: «младшие младшие» (ММ) для школьников начальных классов, «старшие младшие» (СМ) для учащихся средних школ, «младшие старшие» (МС) для получающих первое высшее образование и «старшие старшие» (СС) для соискателей вторых дипломов. Это на самом деле очень разные контингенты, под каким фильтром их не рассматривай: субстантивно, процедурно, мировоззренчески, бихевиорально, и уж тем более, юридически. И общих правил для них, по всей поляне «мягкой силы», на самом деле весьма немного; в смысле — различий гораздо больше.

Отдельно отметим, что за рамками нашего внимания мы умышленно оставляем очень большую группу весьма интересных для практик «мягкой силы» контингентов. Это все те, кто вовлекается в программы и проекты переподготовки и/или повышения своей квалификации. Соображения для такого изъятия из зоны внимания обусловлены тем, что такие аудитории не являются, как правило, участниками системного образования. Соответственно, высокая доля решаемых ими коммуникативных задач структурирует работу с ними по-иному. Хотя, очевидно, будет очень хорошо, если конструируемая в системных рамках образовательная инфраструктура станет способна поддерживать и такие образовательные запросы; пусть даже опционально.
Отметим, в ответе на этот вопрос есть и другие оговорки мотивационного характера.

Где учить?
Совсем простой, на первый взгляд, вопрос, всё же имеет некоторую вариативность. Для более эффективного погружения в среду (что понятно и хорошо для результатов) и прозрачной экономики процесса (включая укрепление стабильности отечественной образовательной системы), образование, в основной рамке, нужно вести в России, на наших существующих и развиваемых базах. И это действительно так и есть, в смысле образовательного менеджмента. Однако касательно смыслов «мягкой силы» вся наша картинка получается богаче и сложнее, а краски приобретают оттенки.
Прежде всего, необходимо иметь в виду, что психологическая готовность уехать для получения образования в другую страну, т. е. приехать к нам, в Россию, является вполне себе определённым мотивом выбора; и он не обязательно есть проявление пассионарности. В значимом числе всех случаев, это проявление космополитичности или формат миграционности. По нашим оценкам, для «старших» аудиторий (МС+СС), это основной мотив в среднем до 20% молодёжи в первом случае и около 25% — во втором. Интересно ли нам в подобных случаях обучать и воспитывать зарубежную молодёжь, понимая, что во фридмановском споре лексуса и оливы они, вероятнее всего, выберут не оливу? Ответа мы не знаем; скорее «да», чем «нет»; но даже если это будет «да», то, вероятно, какое-то другое, непрямое, с кучей оговорок и деталей, что определяются живыми политическими профилями и конкурентной обстановкой.
Мы продолжаем собирать статистику и расширяем её социологию содержательно; но и без глубокой фактуры понятно, что для эффективного доступа к целостности СПМС и их этносоциальным аудиториям, учить нужно также и там, на местах концентрации контингентов без стремления «уехать» по любым причинам. А это означает филиалы и/или сеть партнёрств с местными образовательными учреждениями.
Для «младших» аудиторий вопрос мотивации, конечно же, не стоит; но и в их случае — это фокусы «мягкой силы», просто в отношении их родителей и родственников. А они, как правило, если и не являются прямыми представителями местного истеблишмента, то уж в предпринимательское сообщество входят наверняка. Однако яблоко и яблоня в наше время не всегда соответствуют образу из пословицы; поэтому только школами пансионами с локацией в России задачу не закрыть. Для трансляционной работы и из гуманистических соображений необходимо и в этом контингенте «мягкой силы» идти на места и добиваться доступа к перспективным потенциалам, работая на площадках непосредственно СПМС, в их столичных и стратегических регионах. И если вариант, что основан на ученическом бординге (школы-пансионы «Лиги школ»), уже имеет свой вектор развития (утверждён Учёным советом в составе стратегии), то проект нашего партнёрского присутствия в «младших» аудиториях СПМС, имея в виду его очевидно первоочередной баланс в финансово‑экономическом и кадровом аспектах, ещё только предстоит осмыслить и разработать. Мы уже начали это делать, заключив 10 соглашений с китайскими средними школами, но это лишь первый шаг.
Необходимо определиться: приоритет ли эти контингенты для нас?

Чему учить?
Среди немногочисленных специалистов образовательного экспорта бытует мнение, что ответить на этот вопрос тем проще, чем младше контингент. На самом деле это и так, и не так одновременно. Так потому, что знаниево‑умениевый профиль начальной школы в основном понятен и как-то сложился. Очевидно, что с нюансами вроде «если школа тут, то история российская, а если там, то аккомодирующей страны» или «тут преподавание на русском языке, а там — на государственном с русским только для отдельных предметов»; но в целом сложился. Также более-менее понятен, особенно для пансионов, квалификационно-компетентностный профиль учителей. А не так — потому, что аспект воспитания в образовании, как сумме «обучение+воспитание», всё ещё остаётся областью развития. Мы пробуем отнестись к этому в части внеклассных занятий, кружковой работы, социально-бытовых и коммуникационных ракурсах. Пока — в применимых практиках колледжа и в плановых наполнениях наших лицеев. Но как бы то ни было, в современных обстоятельствах этот вопрос сложнее, чем кажется; даже при работе на «своей территории». При обучении же «младшего» контингента на внешних площадках в СПМС, проблемность будет возрастать многократно.
Проиллюстрируем эти сложности на прикладном уровне. Для чего снова обратимся к приведённому выше примеру с китайскими средними школами: вопрос «чему учить» встаёт здесь прямо в содержательном плане. Пока мы договорились о партнёрстве в отношении изучения русского языка. Помимо очевидной экспертизы, мы оговорили с нашими локальными партнёрами ещё и не вполне детализированную методическую нашу роль. Когда мы преподаём русский язык своим детям — это «русский язык 1»; он, в понимании нашей аксиологии, ценность сам по себе. Когда мы преподаём русский язык иностранцам — это уже «русский язык 2»; он явно отличается от РЯ1 отсутствием нативной интеграции с нашей культурой; но на это мы начинаем обращать внимание.
А когда русский язык иностранцам преподают иностранцы на местах? Это уже явно «русский язык 3»; а мы уверены, что в Китае, или любой другой СПМС, найдётся свой «Бонк», хотя бы близкий по гениальности и/или мотивам к нашей великой Наталье Александровне? А ведь в современном энергоинформационном обществе глубина культурной основательности и мировоззренческая платформа филолога проявляют большее значение, чем структурированные, но лишённые эмоций знания лингвиста.

В политическом смысле тенденция к изучению русского языка на местах — это уже одна из реальных побед нашей «мягкой силы»; ничего, кроме позитива, она вызвать не должна и не может; и любой наш профиль реагирования должен способствовать её укреплению и расширению. Нам реально важно получить насколько возможно большой состав иностранцев, потенциально коммуницирующих не только с нами, а и с нашими гражданами, на родном для них (для нас) языке. Но если не вовлечься в эту образовательную деятельность содержательно и методически, мы рискуем получить серьёзную контактную базу с недоработанным или даже искривлённым наполнением. Мы правда хотим, чтобы иностранцев научили русскому языку с опорой на дидактику смыслов «гудковых», научных побед «сахаровых», спортивных успехов «каспаровых», литературных примеров «солженицыных» или песенных образов «макаревичей»?
Кейс с «русским языком 3», конечно, лишь один из примеров. Но, кстати, пример этот характеристичный, поскольку в визионарном ракурсе «мягкой силы» вопрос «чему учить» имеет лишь два ответа — нашему языку с культурой и всему прочему. Простых вариантов второго ответа не будет ни для среднего, ни для высшего образования: все мы живём не в безвоздушном пространстве, «мягкой силой» пользуемся не только мы, да и внутренней конкуренции никто не отменял. В особенности, если мы говорим об обучении там, на площадках СПМС. Только за год, прошедший с момента принятия нашей новой стратегии, мы имеем 7 кейсов отказа в полноформатном сотрудничестве по нашему образовательному портфелю для «старших аудиторий» в целом. Это лишь в программе развития зарубежной филиальной сети; а были кейсы и внутри страны.
Общая модальная позиция принимающей стороны примерно такая: «медицина — хорошо, ИТ и инженерное образование — очень хорошо, менеджмент — попробуйте, а вот социальной работы, журналистики и любой гуманитарщины нам от вас не надо». Это, безусловно, картина очень крупным мазком; но с учётом их весьма «плотной» настороженности даже к предложениям колледжа, исходная позиция более чем ясна.
С обучением здесь, у нас, на российских площадках, ситуация несколько проще. Хотя и тут есть большая перспектива для эффективного созидания, в т. ч. в рамках проекта «Образовательный продактинг». В первую очередь это обновление образовательного наполнения основных программ для обеспечения их дисциплинарной актуальности, борьба с перегрузом по учебной нагрузке и культурно-воспитательный акцент на подготовительных отделениях и факультетах. Очень хорошую перспективу имеет также комбинаторика, включая двойные дипломы и различные.

Как учить?
На этом месте мы плавно переходим к следующему вопросу. А действительно, как учить, имея в виду максимальную эффективность в сумасшедших темпах жизни? О снижении нагрузки на обучающихся и контенте, адекватном спросу, уже сказано. Но открытая педагогика и взвешенное применение дистанционных технологий обучения также являются требованием времени, трендом и областью развития. Все ковидные ограничения оказали нам здесь медвежью услугу, нарушив баланс контактного и причастного образования и приведя к взаимному спросу на «удалёнку». Два года — это много даже для такой длинноцикловой индустрии, как наша. Один из самых важных аспектов образования, общение, встал под риски утраты; проявились, в связи с этим, определённые обеспокоенности и в отношении качества процессов и результатов.
Но не только тема бесшовной интеграции дистанционных и присутственных практик является зоной интереса в оценке экспортного потенциала нашего образования. Одна из лучших сегодня мировых инженерно-конструкторских школ копийно-компиляторна (не будем заниматься рискованной рекламой и называть её; всем и так понятно). Её успехи обусловлены изучением наилучших мировых практик и конкурентных решений с их последующим комбинированием методами обликового проектирования (кстати, это совсем непросто). Однако ключевое слово здесь не сказано — они изучают не все наилучшие практики, а лишь проверенные и подтвердившие свою работоспособность.
Для обучаемых нами иностранцев, здесь или на площадках в СПМС, наша избыточная «осовремененность» иногда заметнее нас самих, поскольку им есть с чем сравнивать. Примером приведу практики студентов‑медиков на манекенах, тренажёрах, фантомах — поддержка такой методологии у практикующих врачей в сообществах СПМС отнюдь не столь единодушна, как нам представляется. Не в смысле, что это плохо, а лишь в том смысле, что этого мало; навыки работы с реальными пациентами, в ряде случаев, они считают несопоставимо более востребованными. Мы, конечно, можем и дальше не замечать таких ожиданий и продолжать движение по такому пути Жванецкого (про самовар электрический), но тогда возрастает риск нашего конкурентного поражения на среднесрочном горизонте. «Мягкая сила», однако… примат привлекательности.
Хотя и прагматичность здесь тоже вполне уместно. Один производитель из «золотого миллиарда», на вопрос о целях их спонсорской поставки циклотрона в университет, ответил нам в том смысле, что обученные на их технике иностранцы, вернувшись в свои страны, будут продвигать идеи приобретения именно такого железа. На вопрос о том, оправданно ли это экономически (а циклотрон — это очень дорого), ответ был «так это же минимум на 30 лет». Вот и как это понимать? это бизнес-продвижение, «обучение продавцов» или та же самая «мягкая сила», только вид сбоку?

Кем учить?
Тема педагогического обеспечения любого экспорта нашего образования имеет тем большее значение, чем ёмче наши задачи и шире ожидания. Самая классика обучения иностранцев информационным технологиям на русском языке в наших российских кампусах — одна сторона отрезка; школьное обучение мировой истории на родном языке в непосольских школах на площадках СПМС — другая его сторона. Даже для левой части интервала мы осознаём разницу: тюнинг подготовительного факультета с включением в его состав не только административных служб, но и кафедральных структур, тому пример; новые дисциплины блока социальной, правовой и культурной адаптации, включая курс по традиционным ценностям, ещё один. Но при работе в своих кампусах, на уровнях высшего образования, некоторые достижения имеются.
А вот для правой части дело пока обстоит не очень. Серьёзной проблемой для нас, к примеру, в проекте Бишкекского филиала, стал подбор ППСов не только в смысле освоения наших программ и планов для сохранения качества на должном уровне. С учётом специфики контингента (обучение в Киргизии студентов из третьих стран), все общие квалификационные ожидания весьма значительны и, пока, удовлетворяются не полностью. Работа командированными сотрудниками осложняется финансовой несостоятельностью такой модели, за исключением разовых и витринных акций. Кроме «обучения учителей» силами нашей кафедры современной педагогики, ясных и прямых вариантов особо и не просматривается. Планируем в этом году разработку первых образовательных продуктов по приоритетам охвата и материальности.
Такой же, кстати, подход выбран рабочим вариантом и в отношении всей программы «русский язык 3», начиная с китайского пула проектов. Видимо родственным он будет и для остальных проектов филиальной сети, как своих, так и партнёрских. А вот для проектов уровня среднего образования, тем более — в кампусах за пределами страны, мы, с грустной очевидностью, без государственной поддержки сделать сможем не очень много. Хотя стартовать такую активность проектом колледжа в Белоруссии мы видим целесообразным уже в этом году. По специфическим регуляторным причинам, как принимающей стороны, так и отечественным, это будет партнёрский проект.
Мы понимаем, что представляемая лёгкость этого белорусского проекта будет только кажущейся. И в других странах, с низким уровнем образовательного обеспечения, мы должны оценивать иные проекты, начиная с раскрытия посольских школ для местных детей и до современных начальных и средних локальных школ с преподаванием либо на двух языках, либо с преподаванием ряда предметов на русском языке. В первых кейсах учительский коллектив имеется, хотя возможно его нужно будет усиливать. А вот педагогическую базу учителей для группы вторых кейсов необходимо собирать. Стартовой опцией здесь видятся «преподаватели на отработке», причём двух разных категорий — отрабатывающие полученное ими «бесплатное» образование (3 года) или имеющие виды на профессиональные лифты (if any). Учителями таких проектов могут, безусловно, быть и «возвращенцы», т. е. подготовленные в российских педагогических кампусах специалисты; возможно — по специальным образовательным программам.
Соответственно, в этом году мы ожидали бы от кафедры педагогики совместного с дирекцией развития филиальной сети исследования о профильных деталях общего среднего образования в странах нашего приоритетного развития, ёмкостях их рынков, нюансах госполитики и практик финансирования экспорта педагогического образования в РФ. Это необходимо для того, чтобы определиться с потребностью инициации разработки профстандарта и соответствующего ФГОСа по специальности «педагог зарубежного образования» и либо начать соответствующий (-ие) проект (-ы), либо просто закрыть эту тему для нас на горизонте текущей стратегии.
Безусловно, дефицит педагогов со всеми необходимыми компетенциями и высокой мобильностью — общая проблема; но в СПМС-экспорте образования она критична.

Почём учить?
Раз уж образование теперь услуга, преподавание — сервис, а высшая школа — бизнес, с надеждой на то, что всё это изменится, избежать темы финансирования мы сегодня не можем ни в чём. Не можем мы избежать её и в аспекте экспорта образования; тем более в ракурсе «мягкой силы». Как говорил персонаж Юрия Яковлева в бессмертной комедии Леонида Гайдая — «за чей счёт этот банкет?». Так же, как квартирный вопрос испортил москвичей, этот денежный вопрос испортил образование в самом плохом и глубоком смысле этого слова. Исходя из общего понимания об очень незначительном потенциале финансирования «мягкой силы» с ведомственных сторон, но понимая всю важность такого рода активности, и имея ряд прямо поставленных задач, нам нужно находить какие-то альтернативные решения и соответствующую схемотехнику.
Во‑первых, необходимо увидеть и удовлетворить весь прямой экспортный спрос на российское кампусное образование. Он не мал, но и не велик; он весьма конкурентен и, откровенно говоря, совсем не столько платёжеспособен в наших ценниках. А если учесть, что он ещё и не всегда предметный, ибо до 10% молодёжи имеют мотивами предпринимательские планы и/или матримониальные намерения, его стерилизация представляется весьма амбициозной задачей. Тем не менее, это понятный источник.
Во‑вторых, это всё-таки аллокированное федеральное финансирование. Так как оно исключительно российское кампусное, его перепрофилирования мы не ожидаем, а увеличения не прогнозируем. Особо рассчитывать на него мы не можем; и не станем.
В‑третьих, целевое финансирование российского экспорта бюджетами СПМС. Очень незначительный и сильно связанный источник, к тому же «обвязанный» агентами ещё больше, чем первая группа прямого спроса. Антагонист «мягкой силы» по своей сути, вряд ли достоин большего внимания, чем просто мониторинг окружения.
Вывод пока неутешительный: все проекты экспорта российского образования, кроме высшего во внутренних кампусах, самостоятельных источников для своего развития не имеют. Это не приговор, но тогда все проекты этой группы, без исключения, будут случаться в залоге экономической (финансовой, коммерческой) целесообразности. Очевидно, что любой инвестиционный менеджер во всех этих случаях будет думать о «мягкой силе» точно не в первую очередь. Соответственно, мощность потенциала для экспорта нашего образования, по сравнению с ёмкостью, существенно ограничена.
Главным образом по этой причине мы видим парадигмой образовательного экспорта только селективную работу по странам и регионам интереса на партнёрских основах.

Кто партнёры?
Заключительный вопрос «семёрки», имеющий для нас, в связи со всем комплексом обстоятельств, ключевое значение; причём как для каналов экспорта в российских кампусах, так и для каналов экспорта посредством площадок в СПМС. Это вопрос о целесообразных партнёрах, с которыми можно ставить и решать образовательные экспортные задачи, включая те, что укладываются в ландшафты «мягкой силы».
По большому счёту, таких партнёрских ниш 4. Первая — сотрудничество с частными акторами образовательной индустрии и агентами. Такие партнёры наиболее готовы, доступны и, как правило, лучше остальных сонастроены на браунфилд-проекты. Их рабочий капитал чаще относится к сфере лоббизма, хотя в ряде стран представлены также и партнёры с денежными/доходными капиталами и материально-технической базой. Как группа, объединённая общими признаками, они универсальны — с ними можно исполнять проекты по обоим каналам экспорта, как «in», так и «out»; но в реале они обычно имеют весьма ясные лимиты, контуры рисков и рамки интересов.
Вторая ниша — взаимодействие с инициативными и идейными стейкхолдерами, часто спонсорами и/или благотворителями с мотивами служения. Представлены поуже (не везде) и могут поменьше (на стартовых этапах), чем партнёры первой группы; менее предметны, но весьма процессны. По содержательной логике должны бы проявлять политическую мотивированность, но за год интенсивного поиска нам такие субъекты пока не встречались. Прямая окупаемость вложений в совместные с ними проекты маловероятна, но эффективное партнёрство с ними в канале «out» в странах СПМС оптимально в проектах экспорта с инфраструктурными задачами (если есть деньги).
Третья ниша — это корпораты прямого или косвенного заказа, а также стратегические носители обусловленных задач присутствия. Их мало, буквально единицы; почти все они имеют доминирующую роль государства в управлении своим развитием и только потенциальный уровень готовности к самостоятельному развитию в образовательных векторах. Спрос на участие в любых проектах экспорта образования сегодня у таких партнёров весьма невелик и для их «пробуждения» наших возможностей не хватит. Даже новейший список поручений Президента России по итогам его Послания ФС в этом году, почти на треть так или иначе касающийся образования, существенных триггеров для вовлечения корпоратов в образовательный экспорт не содержит. Но потенциал для сотрудничества тут практически максимальный по обоим каналам.
Наконец, четвёртая группа партнёров, наиболее готовая в содержательном плане, но с очень разными потенциалами и наиболее конфликтная по своим интересам. Школы, колледжи и вузы СПМС, не «чемпионы» в своих странах, но находящиеся поблизости от «пьедестала». Имеющие хорошие развитийные стимулы любого свойства и/или не вынуждающие обстоятельства. Диспозитивные в своей регуляции и прямо не косные по убеждениям фактического руководства. Лучше с якорным заказом или ЦКС. Такие партнёры есть практически в любой СПМС, но генерализации сотрудничества с ними мешают пресловутые конфликты интересов (впрочем, они решаемы), явно донорские ожидания (кто бы нам помог) и отдельные психолого-карьерные соображения (ну…).
Отдельно скажем о разных гибридах и комбинациях двух базовых каналов экспорта, что более чем целесообразно, особенно на стартовых фазах системного развития. С высокой степенью достоверности мы предполагаем, что такие проекты могут иметь в партнёрах только другие образовательные российские учреждения (например, проект арабского филиала ВШЭ-РГСУ); но, в противофазе группе абзацем выше, это как раз должны быть «чемпионы»; в остальном же полный копипаст. Потому рассматривать их отдельной группой (а как и корпоратов, их тоже весьма немного), или подгруппой четвёртого множества — вопрос вкуса и выбора. Для нас они входят в 4‑ю группу.

Фокусы повестки, что пока вне системы
Завершая представление позиции, коснёмся ещё 4‑х моментов, не нашедших своего места в структурном ансверинге, но присутствующих в качестве тем в сообществе.
Некоторые активисты экспорта российского образования призывают не только к его бесплатности для небезразличных (?) для нас контингентов, но даже и к гарантиям трудоустройства выпускников. Как всем нам хорошо известно, у нас есть некоторое количество собственных университетских инициатив по бесплатному для студентов образованию; но они все имеют совершенно понятные мотивы патриотического или гражданского свойства. В смысле экспорта российского образования бесплатность — крайне важная и очень дискуссионная тема. С одной стороны, это, несомненно, нужная «засевающая» социальная технология; и в отношении отечественного студенчества, к примеру, мы полностью среди её адептов и поддержантов. В отношении контингента СПМС наша позиция иная — бесплатность российского экспорта должна быть только форматом софинансирования/субсидирования; пусть даже для студентов она и будет выглядеть 100%-ой. Главная причина такой позиции состоит в том, что в обществах победившей хрематистики, любое бесплатное никто не ценит; более того, его очень скоро начинают воспринимать как должное, а потом — и как слабое. Всегда должен быть кто-то, кто способен спросить «вот оплатил я твоё образование; и что дальше?».
Что до побуждающей подпорки в виде гарантии трудоустройства — мы не можем даже для себя определиться с её целесообразностью и механизмами. И уж это точно не место для организации каких-либо привилегий иностранным студентам. Тем более, что в канале экспорта в российских кампусах некоторые такие преимущества у ребят из СПМС перед нашими студентами и без того присутствуют.
Важнейшим часто упускаемым моментом, при рассмотрении проблематики экспорта российского образования, является сегмент ДПО и переподготовки. Он не признаётся пока регулятором как часть системного образования (по нынешнему времени это есть возможная ошибка), хотя определённые шаги в сторону его институционализации уже предпринимаются. Представляется, что эта образовательная ниша, особенно вкупе с осторожными дебюрократизированными практиками аккредитации/нострификации вполне достойна внимательного изучения и возможного развития. Более того, здесь видны ещё и определённые хорошие перспективы для использования «out»-каналов.
Раз мы заговорили о нострификации, посмотрим на третий внеструктурный момент — признание полученных иностранцами российских дипломов, или дипломов нашего стандарта от филиалов и вузов‑партнёров, в третьих странах. Дело в том, что около 12..15% молодёжи, имещей аппетит к получению российского образования в канале «in», не планируют работать ни в России, ни у себя на родине. Они рассматривают всетакие возможности как свой образовательный транзит. Мы пока не собрали массив достаточных данных для того, чтобы оценить транзитную долю канала «out», но наша рабочая гипотеза, что эта доля скорее будет больше, чем в канале «in». Поскольку мы ещё недавно были сами сильно озабочены проблемой признания нашего образования за рубежом, целесообразно инвертировать все накопленные знания и наработки для повышения спроса на экспорт российского образования в замысле «мягкой силы». И тут, вероятно, тоже имела бы смысл предметная кампания, по аналогии с ДПО; особо принимая во внимание, что «мягкая сила» тут проявляет свой квадратичный характер.
И наконец, четвёртый фокус: некоторые наши коллеги рассматривают как отдельный раздел образовательного экспорта подготовку наших отечественных специалистов для работы за рубежом. За одним исключением из раздела «кем учить», это очевидно не так. Но к «мягкой силе» такой взгляд нас точно приводит. Более того, этот взгляд даёт нам возможность взглянуть ещё и на импорт российского образования, хотя это ни разу не наша задача. Оттуда очевидно, что содержание экспортного образования должно быть адаптировано к целям и задачам при балансе потребительского спроса с ожиданиями работодателей СПМС (что и нашему внутреннему наполнению совсем не помешало бы). Технологии экспортного обучения ожидают быть весьма грамотно сбалансированными по присутственным и удалённым практикам; материальную базу — чтобы позволяла делать долгосрочные коммуникативные закладки и устанавливать «якоря приязни», включая технологические. А педагогический состав принимающей стороны в большинстве СПМС видят местным с целесообразным проведением через программы переподготовки. И вот это там имеет гораздо больший приоритет, нежели любой прямой образовательный импорт (для них; для нас — экспорт).
В заключение затрону важный мотивационный аспект: перед началом прошлогодней приёмной кампании мы свернули свои международные платформенные активности, вместе выбрав как приоритет проект #StudyInRussia (конкуренция за операторство). Это была непростая, в целом, история, которая близка, как мы надеемся, к своему завершению; позитивному для нас. Но мы отдаём себе отчёт в том, что ожидаемое вовлечение в экспорт российского образование на новом уровне, наложит на нас и расширенные нормы ответственности. А поскольку работу лучше не делать вообще, чем делать её плохо, то многое из сказанного выше, если не всё, нам необходимо будет исполнить как минимум в объёме аналитико-синтетических исследований, обоснований, дорожных карт и проектов документов, не исключая и подзаконных.
И, в качестве уместной прививки от возможной эйфории, напомню нам всем о нашем самом серьёзном провале в исполнении Стратегии в части международной деятельности. Мы так и не добились каких-то значимых успехов в реализации проекта «Лига школ», одобренного Учёным советом ровно год назад.